Разговор быстро стал общим. Позвали завтракать. Завтрак был простой, сытный. Тут собралась вся семья, такая патриархальная, дружная. Подали бутылочку красного вина. Время за столом пролетело быстро. Виктор Михайлович пошел отдыхать, а мы с Аполлинарием Михайловичем отправились к художнику Светославскому, на другой конец города, на Подол, где у него, на Кирилловской, была своя усадьба и мастерская.
Светославский был мой школьный товарищ, постарше меня лет на пять-семь. Он был талантливый пейзажист, безалаберный, хвастливый; но добродушный хохол, лицом, но не умом, напоминающий В.В.Верещагина. Праховы прозвали его «Фараоном», и с этой кличкой он и жил.
От Светославского мы вернулись к Золотым воротам к вечеру, к обеду, после которого стали собираться к Праховым.
В тот памятный день не раз мысли мои переносились к прошлому, к тому времени, когда в Москве, на Передвижной появились васнецовские «Три царевны подземного царства», когда я, на правах бывшего ученика Училища живописи, где в те времена обычно помещалась Передвижная, бродил с приятелями по залам, критикуя все, что не было похоже на Перова.
Особенно доставалось Репину и В.Васнецову. Я не любил его «Слово о полку Игореве», еще больше не любил этих «Трех царевен». Бедных «Царевен» с одинаковым увлечением поносили и «западники», и «славянофилы». Ругал их и неистовый Стасов, и пламенный патриот И.С.Аксаков в своей «Руси». Гуляя по выставке, я не оставлял в покое своего «врага» с его царевнами.
Приятели со мной спорили, а кто-то из них обратил мое внимание на высокого, с небольшой русой головой человека, удаляющегося большими шагами по анфиладе зал. «Смотри, скорей, вон пошел твой «враг». Это и был В.М.Васнецов, спешивший к своим «Трем царевнам». Тут впервые видел я Виктора Михайловича, не думая, что через немного лет жизнь поставят нас так близко.
Далеко не сразу прозрел я в своем непонимании васнецовского искусства. Завеса с глаз моих, однако, спала, и я увидел красоту, которую он принес с собой в мир, понял, насколько он может быть дорог нам, почувствовал весь лиризм, всю музыкальность его русской души.
И тогда стал таким же его хвалителем, каким был раньше хулителем, что не помешало, конечно, мне оставаться всю жизнь почитателем моего учителя В.Г.Перова, столь несходного с Васнецовым, но такого же художника, как он.
Позднее, когда выставлен был «Серый волк», под впечатлением этой полной еще мужественного таланта картины, я написал Виктору Михайловичу восторженное письмо. Письмо это у него хранилось, он любил вспомнить о нем.
Однако вернусь в Киев к Владимирскому собору. Надолго остался у меня памятным первый день посещения мной собора, сыгравшего в моей жизни крупную роль, повернувшего жизнь по-своему, на новый лад, надолго изменивший мое художественное лицо как автора «Пустынника» и «Отрока Варфоломея», о чем я мог догадаться лишь гораздо позднее, тогда, когда мог уже спокойно обдумать те последствия, какими могла окончиться встреча моя с одним из замечательнейших художников моего времени.
Но к В.М.Васнецову я еще не раз вернусь в моих воспоминаниях. Теперь же пора отправляться к Праховым, где сегодня нас ждут, где будет много народа, где будет пир по случаю получения Котарбинским нового заказа.
По пути к Праховым Виктор Михайлович предварил меня о том, что могу я встретить неожиданного в этой семье. О необычной эксцентричности Праховых мне немало говорили еще в Москве. Я уже знал, что там и люди почтенные всегда рискуют получить «дурака» и «болвана» и что это уже «так принято», что эти эпитеты преподносятся там в такой, особой форме, что люди не обижаются, а только пожимают плечами.
Посмотрим...
В 1890 году Адриан Викторович Прахов официально числился профессором Киевского университета по кафедре истории искусства и главным руководителем работ по окончанию Владимирского собора. Прахов был давно доктором истории искусства, считался необыкновенно даровитым ученым, и не любивший его Кондаков говорил, что докторская диссертация Прахова была так талантлива, что он, Кондаков ложась спать, клал ее себе под подушку.
Так или не так, а до появления Прахова в Киеве судьба собора была иная...
Собор был заложен в начале царствования Александра III по повелению еще Николая I, по проекту архитектора Беретти. Постройка его оказалась неудачной, и работы в нем были приостановлены на много лет и только в царствование Александра III возобновились и окончились бы так, как кончались сотни ему подобных, и расписал бы его какой-нибудь немец-подрядчик Шульц, если бы не появился Прахов,
заинтересовавший судьбой собора Александра III и сумевший привлечь к росписи его молодого тогда, полного сил Васнецова.
Сейчас Владимирский собор был у всех на виду, о нем говорили, много писали, и царь с нетерпением ожидал его окончания, обещаясь быть в Киеве на освящении. Все это было делом Прахова, его неугомонного, предприимчивого характера, а теперь и его большого честолюбия.
И вот сейчас мы с Васнецовым идем к этому энергичному человеку, сыгравшему в моей жизни немалую роль.
Праховы тогда жили в большом старом двухэтажном доме, против Старо-Киевской части. Мы поднялись на второй этаж и там, у двери с медной дощечкой «Профессор Адриан Викторович Прахов» - позвонили.
Дверь отворилась, и перед нами предстала девочка лет двенадцати, румяная, добродушная, необычайной толщины и мальчик лет четырнадцати - гимназист. Это были младшие дети Праховых - Оля и Кока. Они бурно нас приветствовали и понеслись вперед, возвещая на пути, что пришел «Васнецов» и еще с ним кто-то.
Мы последовали за шумными вестниками в столовую, где за чаем сидело большое общество. Адриан Викторович встретил нас радушно, расцеловал. Представил меня своей супруге Эмилии Львовне, даме некрасивой, но интересной и живой, торжественно восседавшей в конце длинного стола.
"Для меня нестеровские творения кажутся недосягаемой высотой. Картины его захватывают целиком и полностью воображение, они дышат величием, покоряют высотой мысли. Работая над новыми картинами, отойду от мольберта, пригляжусь, подумаю: а как бы увидел он эту же, рисуемую моим воображением картину? Так, как я, или совершенно по-другому? Одобрил бы или нет? Становится страшно, что за спиной стоит великий земляк, пристально наблюдает... Как бы оценивает тебя, твою работу. И ощущение это придает сил..." (Файзрахман Исмагилов)