Лет около пяти назад редакция «Литературного наследства» предложила мне написать о моих встречах с М.Горьким. Я написал небольшую статью о нем и, раньше чем отдать ее в печать, решил послать написанное мной на суд самому Горькому, жившему тогда в Крыму. Я сделал это с первой же подвернувшейся «оказией», приложив письмо к Алексею Максимовичу, в коем просил его дать свой отзыв о моем написании. В соответствии с отзывом я предлагал или послать статью в «Литературное наследство», или уничтожить ее вовсе. Через какое-то время получил ответ:
«Многоуважаемый Михаил Васильевич - простой, «душевный» тон воспоминаний Ваших мне очень понравился. А вот публикация «Литературным наследством» воспоминаний о человеке еще живущем - не нравится. Погодили бы немножко. Сердечно поздравляю Вас с новым годом, желаю Вам здоровья. Слышал, что Вы написали еще один портрет И.П.Павлова и говорят - еще лучше первого.
Крепко жму талантливейшую Вашу руку. А.Пешков.
02.01.1936»
Такой ответ Алексея Максимовича порадовал меня и заставил задуматься: надо ли спешить с опубликованием статьи. Через полгода Горького не стало и мною были напечатаны воспоминания о покойном.
Мое знакомство с Максимом Горьким началось с его произведений. Как-то в конце 90-х годов, приехав из Киева в Питер, я попал на Сергиевскую к Николаю Александровичу Ярошенко. Я любил этого безупречного, честного, прямого, умного человека. В те далекие времена имена Крамского и Ярошенко часто упоминались, дополняя один другого. Крамской был «разумом», Ярошенко - «совестью» передвижников. Н.А.Ярошенко был на четырнадцать лет старше меня, но это не мешало нам быть в наилучших отношениях до самой смерти Николая Александровича.
Вот и в этот раз я с удовольствием думал о нашей встрече, нам было о чем поговорить. В те годы была уже закончена роспись киевского Владимирского собора, о нем говорили, писали у нас и за границей. Нас, художников, «славили», но были и «скептики». К ним принадлежал и Ярошенко, не упускавший случая при встречах со мной съязвить по поводу нами содеянного.
Досталось мне и в этот раз. Я мужественно отбивался, но тут, как на грех, попалась на глаза Николая Александровича небольшая книжка - это были ранние рассказы М.Горького - «Челкаш» и другие.
Николай Александрович спросил, читал ли я эту книжку, и узнал, что я не только не читал ее, но и имени автора не слыхал. Ну и досталось же мне тогда - прокис-то я в своем Владимирском соборе, и многое еще было сказано. Все это говорилось, конечно, в милой, в дружеской форме, и я, чтобы загладить свою вину, уезжая, захватил рассказы с собой и дома в постели залпом прочел чудесную книгу.
На другой день я опять был на Сергиевской и, уже «прощенный», целый вечер проговорил с Николаем Александровичем о большом даровании молодого автора. Сколько упований, надежд и «пророчества» было нами высказано на его счет.
Помечтали мы тогда изрядно... Рассказы эти и посейчас остаются такими же свежими, живыми, поэтическими - в этом их сила, их неувядаемость.
Где, когда познакомился я лично с Алексеем Максимовичем - сейчас не помню. Может быть, в Крыму, в Ялте - по пути в Абастуман, или в Нижнем - по дороге в свою Уфу... В Ялте я мог встретить Горького в 1899 году на балконе у доктора Средина, куда в те времена тянулся «интеллигент» всех толков. На срединском балконе бывали и марксисты, и идеалисты, там всем было место, как у Ярошенко на Сергиевской, или у них же в Кисловодске. Какая-то неведомая сила влекла на этот балкон как ялтинских обывателей, так и заезжих в Крым. Бывало: тянутся люди в гору, мимо гимназии к дому Ярцева, где проживал тогда медленно угасавший в злой чахотке доктор Средин, объединявший вокруг себя «ищущих правды жизни». Кто только не шёл к милому, спокойному Леониду Валентиновичу! Часто бывал там и Горький, любил бывать и Чехов. М.Н.Ермолова говорила мне, что она «на срединском балконе отогревается от московской стужи».
Художники Левитан и Виктор Михайлович Васнецов, Мамин-Сибиряк и благодушный большой Елпатьевский заглядывали туда. Все несли Средину свои думы, заботы, радости и печали, а он всех выслушивал почти молча, и молчание это было «мудрое молчание»: все знали, чувствовали, что их внимательно слушают, до конца понимают, и уходили с балкона бодрые духом, благодарные...
Так или иначе, познакомившись с Алексеем Максимовичем, я помню, что он сразу же пришелся мне по душе. Молодое лицо его, на редкость привлекательная улыбка располагали, влекли к нему всех. Детвора ни с кем так охотно не ходила в горы - на Ай-Петри, как с Алексеем Максимовичем. Мы стали встречаться то в Крыму, где Горький время от времени появлялся, то в Нижнем, во время моих поездок по Волге к себе в Уфу или обратно в Киев. Огромный, сутуловатый, с небольшой головой, прямыми темными волосами, с одухотворенным лицом простолюдина, широким ртом, прикрытым рыжеватыми усами, в светлосерой рубашке или в черной блузе, - таким я помню Горького в те далекие встречи.
Наши отношения скоро установились - они были просты, искренни; мы были молоды, а искусство нас роднило. Встречаясь, мы говорили о том, что волновало нас, - мы не были людьми равнодушными, безразличными, и хотя не во всем соглашались, не все понимали, чувствовали одинаково, но на том, что считали важным, значительным, сходились.
"Искусство только тогда вправе торжествовать, когда ему удается условность или даже абстракцию подчинить высокой цели. Например, символ, абстракция вполне уживаются в прикладном народном творчестве: полотенца, расписанные красными петухами, косоворотки в цветастом орнаменте, старинные русские лубочные картины. Большой художник и в реалистическом изображении действительности полон невысказанных мыслей, символов, условностей, таких, какие заставляют думать и беззвучно плакать душой от светлой радости нахлынувших чувств."